Родина
Ли Мен Гюн
Перевод Ким Чхан И
Однажды ко мне домой пришел сотрудник МИДа и спросил:
- Вы знакомы с женщиной Ан Юн Чжу? Она живет в Канаде, ей 24 года.
Я несколько растерялся. Я впервые слышал это имя. К тому же у меня не было ни одного знакомого в Канаде.
- Она прибудет сегодня в три часа пополудни. Через наше посольство она изъявила желание посетить Родину и встретиться с вами, товарищ Чо Ин Гук.
Я с удивлением посмотрел на своего молодого гостя. Ан Юн Чжу?..
- Я не знаю такую женщину, впервые слышу это имя, — сказал я.
- Но она знает вас даже по имени, — изумленно взглянул на меня гость.
- Здесь какое-то недоразумение. Наверное, она ищет другого человека, например, моего тезку.
- Нет, эта женщина точно назвала ваш институт. Она, несомненно, ищет вас. Вы не были в Канаде?
- Нет, там я не был, но я был в Африке.
- М-да.
На лице гостя отражалась нерешительность, — как быть? Спустя минуту он, взглянув на часы, сказал:
- Через час прибывает самолет. И я предлагаю вам вместе со мной поехать на аэродром. Ведь гостья приезжает издалека, с Запада. Встретитесь — все станет ясно. Она попросила о свидании именно с вами... И я сел в машину.
Ан Юн Чжу... Канада... Эту страну я знаю только понаслышке, у меня нет никакой связи с ней. И там живет женщина по имени Ан Юн Чжу. Кто она такая?
Машина шла быстро. Жилой квартал Рёнмот был уже позади. Окраина города. Раннее лето. Деревья гинкго, растущие по обеим сторонам широкой магистрали, уже покрылись молодыми листьями. На широких кукурузных полях то там, то тут были видны девушки-кооператоры в красных и голубых платках.
- Значит, совсем не помните такую женщину, — снова заговорил сотрудник МИДа. — Вы случайно не встречались с ней во время заграничной поездки? Может быть, среди наших зарубежных соотечественников?
Слушая спутника, я вспомнил одного корейца, с которым случайно встретился за границей. Но вряд ли он захочет встретиться со мной, — ведь он даже отрицал, что является корейцем.
... Это было четыре года тому назад. Наше судно, направлявшееся в Африку, пройдя Малаккский пролив, впервые зашло в один из портов, находящихся на берегу Индийского океана. Был объявлен отдых, и я, большой любитель тропических растений, провел всю вторую половину дня в довольно большом ботаническом саду этого портового города. Я ходил по рощам веерных пальм и каучуконосов, с интересом рассматривал большие, как у табака, листья тика с плотной, твердой Древесиной, постоял под кокосовой пальмой с причудливыми листьями. Конечно, я не успел осмотреть все 5000 видов растений, растущих в этом саду. Однако, увлекшись, я задержался в нем до сумерек. Когда спохватился, что пора вернуться на судно, на улицах уже горели фонари. Я озирался вокруг, ища человека, у которого можно было бы спросить дорогу в порт. В этом обширном ботаническом саду было несколько ворот. Я вышел из сада через ворота, которые находились в совсем противоположной стороне от тех, через которые я вошел. Недалеко я увидел старика с тростью в руке и девушку, видимо, его дочь, в белом платье и красивых плетеных туфлях, которыми славится эта местность. Подходя к ним, я услышал звонкий голос девушки, которая на чистом корейском языке спросила старика:
- Папа, а какие деревья растут в нашей стране?
Старик глуховатым голосом ответил тоже по-корейски:
- В горах Пэкту густо растут ели, березы и пихты, а на берегу Южного моря — мандарины и бамбук. Словом, растут все представители флоры холодного, умеренного и субтропического поясов.
Корейские соотечественники! Тогда я впервые почувствовал, как радостно встретиться с людьми родной страны на чужбине.
- Здравствуйте! Вы корейцы?—спросил я, приближаясь к ним.
Старик и девушка с изумлением посмотрели на меня. Это был маленький, но крепкий старик. Голова у него была вся лысая, лишь серебрились виски. Из-под седых бровей глядели узкие, живые глаза. Он был одет по-европейски, но скромно. Девушке было лет двадцать, в ее красивых глазах отражалась улыбка, на тонкой открытой шее висели белые бусы.
- Очень рад, я тоже кореец, — обратился я к ним.
Неожиданно с лица старика и девушки исчезло оживление, в глазах появилась тревога. Старик замялся на мгновение, затем, к моему удивлению, холодным тоном произнес по-английски:
- Я не понимаю вас...
Я был ошеломлен. Я, конечно, понимал, что они, наверное, приехали из Южной Кореи или живут за границей и поэтому могут остерегаться меня. Но я не мог предположить, что они могут притвориться такими «незнайками». Я молча глядел на странных соотечественников, которые только что говорили по-корейски, а теперь делают вид, будто не понимают этого языка. Я почувствовал возмущение. Притворившись, что они не знают корейский язык, они по существу отрицают свою национальную принадлежность. Как корейцы могут отрицать свою принадлежность к корейской нации? Корейцы, пусть даже живут в Южной Корее или за рубежом, не могут отрицать свою национальную принадлежность. Отрицать свою национальную принадлежность означает отрицать Родину. Это то же самое, если бы дети отрицали свою мать. Девушка, видимо, прочла в моем взгляде негодование, и в ее поведении чувствовалась неловкость. Но глаза старика по-прежнему смотрели холодно. Он, не торопясь, взял дочь под руку и повел ее прочь от меня. Весь его вид говорил, что у него нет ко мне ни малейшего интереса. Охваченный гневом, я лихорадочно думал: «Кто они? Кто из корейцев может отрицать свою национальную принадлежность? Эмигранты, которые совершили тягчайшее преступление перед Родиной и теперь боятся встречи с соотечественниками?» Я признал в душе, что такое может случиться, и с чувством отвращения смотрел вслед странным корейцам. В это время мимо меня бодрыми шагами прошел военный моряк с автоматом за плечом. Я на ломаном английском языке спросил его, как пройти в порт. Моряк с медно-красной кожей и большими, ясными глазами, остановившись, указал мне дорогу. Он с любопытством разглядывал меня. Когда его взор задержался на левой стороне моей груди, он вдруг подтянулся и, радостно улыбаясь, энергично подбросил кверху руку со сжатым кулаком.
- О, вы из Кореи, которой руководит Президент Ким Ир Сен?! — воскликнул моряк, не отрывая взгляда от значка с портретом товарища Ким Ир Сена.
- Очень приятно. Вам нужно в порт? Пойдемте вместе со мной!
Моряк, повернув назад, собирался проводить меня, как Дорогого гостя. Я, поблагодарив его, спросил:
- Я не затрудню вас? Видимо, вы шли в другое место...
- Нет. Очень рад встретиться с вами, человеком из Кореи. Я давно хотел этого, мечтал об этом, — взволнованно произнес моряк.
Идя рядом со мной размашистыми шагами, он продолжал:
- Я хотел встретиться с корейцами с тех пор, как услышал о происшествии на судне «Хексин». Среди моряков, плавающих по Индийскому океану, нет ни одного, который не знал бы о нем. И все чувствуют симпатию к Корее. История с «Хексином» вселяет в нас, моряков, мужество и уверенность. С именем этого корейского корабля связана легенда двадцатого века Индийского океана. Судьба моряка — раз заболел на море, то можешь умереть и быть похороненным в море. И мы были сильно потрясены событиями на «Хексине» и стали иначе смотреть на человеческую жизнь...
Моряк был человеком с горячим, как южное солнце, характером. Слушая его страстные слова, я вспомнил происшествие, которое случилось несколько лет назад. Тогда торговое судно нашей страны «Хексин» плыло по безбрежному Индийскому океану, и неожиданно два члена его экипажа тяжело заболели. Их нужно было оперировать, но этого нельзя было сделать, так как море сильно штормило. Об опасности, нависшей над жизнью двух моряков, было доложено уважаемому руководителю товарищу Ким Чен Иру. Он немедленно развернул операцию по спасению моряков, хотя надежды спасти их жизнь было мало. Но товарищ Ким Чен Ир сказал, что Родина не может бросить их на произвол судьбы. Он собрал компетентных врачей и дал распоряжение по радио принимать сведения о состоянии больных и сообщать на судно о необходимых лечебных мерах. Таким образом удалось сохранить жизнь больных, пока судно не достигло порта Мадрас. В результате этой неслыханной операции моряки чудом были спасены. Теперь мой провожатый вспоминал именно об этом событии. Слушая его, я чувствовал безграничную гордость за нашу Родину, страну, где я родился, вырос и живу.
- Корея... чучхе... Мы, моряки, понимаем под словом чучхе — «Да здравствует человек!» — горячо жестикулируя, восклицал моряк.
В этот миг я увидел, что старик с дочерью, которых мы почти догнали, остановились и удивленными глазами смотрели на нас. Казалось, что они прислушивались к нашему разговору. Добравшись до порта, я тепло поблагодарил моряка. Прощаясь, он попросил на память автограф. Я не был ни известным деятелем искусств, ни мировым чемпионом. Но моряк уважил меня только за то, что я кореец. Я написал в его растрепанном блокноте свое имя и фамилию, должность...
Так я мельком встретился с непонятными соотечественниками перед тем, как познакомился с незабываемым моряком. Может быть, Ан Юн Чжу — это дочь того старика? Но они ни в коем случае не захотят увидеться со мной. Я хорошо помню страстного моряка молодой независимой страны, покрытой тропическими джунгулями, но уже давно совсем забыл о старике и его дочери. Однако бывают на свете такие случаи, которые опровергают все ожидания. Оказалось, что Ан Юн Чжу, которая приехала из Канады и изъявила желание повидаться со мной, действительно была той женщиной, с которой я встретился около ботанического сада в портовом городе на берегу Индийского океана. Когда она по трапу самолета спустилась на землю, я не сразу узнал ее. Но, увидев меня, она радостно воскликнула:
- Если я не ошибаюсь, вы господин Чо Ин Гук?
Это была 24 — 25-летняя женщина со спокойным и приятным лицом, в европейской одежде и со сверкающими бусами на обнаженной шее. В тот вечер мы с ней долго гуляли по набережной реки Тэдон.
- Я приехала на Родину просить прощения и извиниться перед вами... Так, умирая, велел мой отец, — сказала Ан Юн Чжу.
- Он умер?! — удивился я, остановившись.
- Да, — тихо ответила Ан Юн Чжу.
При свете электрических ламп я увидел, что на белое овальное лицо женщины легла густая тень печали и на ее глазах навернулись слезы. Она продолжала:
- Отец умер месяц назад. Он всю жизнь прожил на чужбине, так и не смог вернуться на Родину...
Глядя в печальное лицо женщины, я догадался, что за ее словами таится какая-то необычная история, и почувствовал тяжесть под сердцем. Кто он, этот старик? Почему ему пришлось провести всю свою жизнь за границей и притворяться передо мной, что он не знает корейского языка, а умирая, завещать дочери поехать на Родину и просить прощения? Ан Юн Чжу долго стояла молча, словно желая подавить горе и боль в сердце. Над рекой клубился ночной туман. Он двигался медленно, но потом довольно быстро покрыл реку и гранитные ступени набережной. Резко запахло водной плесенью. Из-за завесы тумана не стало видно опор моста Онню, и показалось, что его пролеты висят над облаками. Похолодало...
Я предложил Ан Юн Чжу:
- Пойдемте в гостиницу, там нам будет удобнее поговорить. Как вам нравится туман?
- Не знаю, нравится вам туман или нет. Но мне здесь лучше. Ведь это туман Родины, — отозвалась Ан Юн Чжу, касаясь рукой с браслетом ветви плакучей ивы.
Я стоял молча, осознав ее мысль. Все вокруг покрылось туманом, и нельзя было разглядеть ни реки, ни ее берега. Был виден только ярко горящий факел Монумента идей чучхе, возвышающегося на том берегу реки. По нему мы могли ориентироваться.
Спустя несколько минут я тихо спросил:
- Почему он так неожиданно скончался? Он, правда, был стар, но, кажется, здоров.
- Тогда вам, наверное, было очень неприятно? — снова заговорила Ан Юн Чжу. — Чтобы объяснить вам, почему тогда так поступил мой отец и почему он неожиданно умер, нужно немного рассказать вам биографию отца. Только тогда вы сможете понять все.
Ан Юн Чжу долго смотрела на яркий факел, возвышающийся над морем белого тумана, и, наконец, продолжала:
- Расскажу коротко. Можно сказать, что мой отец прожил почти всю свою жизнь вдали от Родины. Вы его можете считать человеком, забывшим Родину, но прошу вас не думать так. Я его дочь, и хорошо знаю, что у него было горячее патриотическое чувство.
... Мне рассказывали, что отец покинул Родину, когда ему было шесть лет. Его забрал мой дед, который участвовал в патриотическом культурно-просветительском движении, а после Первомартовского (1919 г.) всенародного восстания эмигрировал, чтобы избежать ареста японскими оккупационными властями. Дед недолго пробыл в Шаньхае, а затем поехал во Францию. Там мой отец учился в начальной школе. Он часто потом рассказывал мне о том, как трудно было ему в школе, как глумились над ним, мальчиком-корейцем, другие дети. Особенно запомнился ему один эпизод. Это было в конце второго семестра первого класса, на уроке рассказов. Ученики по очереди выходили к учительскому столу и каждый рассказывал, что хотел, — кто детский рассказ, кто сказку, кто выдуманную историю. Французские дети любили пошутить, и в классе то и дело вспыхивал радостный смех. А когда урок подходил к концу, учительница неожиданно вызвала моего отца. Сначала он растерялся, но затем смело подошел к столу: дед часто наказывал никогда не трусить перед иностранцами. Любопытные взгляды французских ребят были теперь сосредоточены на этом молчаливом, непонятном мальчике. Отец встал к учительскому столу, но долго не мог начать говорить.
- Расскажи что-нибудь, пожалуйста. Ну, смелей! — улыбаясь сказала учительница в очках в серебряной оправе, заметив напряженное выражение на лице моего отца. Видимо, учительница хотела поближе узнать этого странного мальчика с Дальнего Востока. Поскольку отец учился вместе с французскими детьми, он уже неплохо говорил по-французски, но незнал, о чем ему рассказывать.
- Говори что-нибудь, — снова ободряюще посоветовала учительница. Но отец все молчал, — он не знал ни одного французского рассказа или сказки, кроме тех, которые были в учебниках.
Прошло некоторое время. Сосед моего отца по парте сочувственно шепнул:
- Ну, расскажи корейскую сказку.
Учительница, кивнув головой, сказала:
- Да, это хорошая идея. Расскажи что-нибудь о Корее, корейскую сказку или об обычаях корейцев.
Однако отец не знал ни корейских сказок, ни обычаев, потому что покинул свою страну в шесть лет. Для него одиной был отчий дом, сосновый лес на небольшой горе за селом, раскинувшееся перед селом море.
- В вашей стране нет даже сказок, — усмехнулся один мальчик. Но отец продолжал молчать.
- Какие горы есть у вас? Нет таких гор, как Монблан? —поинтересовался другой ученик.
- Какие реки есть у вас? Нет таких рек, как Сена? — спросил другой мальчик.
Опять наступило молчание. Мой отец помнил родные места смутно, точно так же, как люди плохо помнят своих матерей, которые умерли, когда они были в грудном возрасте. Такие люди не помнят ни лица матери, ни ее голоса, в их памяти остается только запах ее груди и нежные, ласковые прикосновения. Так и отец помнил лишь то, как он весело играл на песчаном морском берегу, помнил трель жаворонков, грубые, но теплые руки матери, укладывавшей его в постель, горький запах костра, разведенного для отпугивания комаров. Это был запах родной земли и ощущение ее, но их нельзя было выразить словами.
- Значит, у вас нет ни рек, ни гор, — иронически произнес кто-то и в классе разразился громкий смех.
- Перестаньте смеяться, — сказала учительница.
Глядя на насупившегося корейского мальчика, дети еле сдерживали смех. Отец крепко сжал губы, чтобы не заплакать. В это время самый задиристый ученик вдруг спросил:
- Разве есть такая страна, Корея?
На этот раз отец, наконец, сердито отозвался:
- Есть!
- Где же? Покажи на карте. Та страна, которую ты показал нам в прошлый раз, это Япония. Мой брат сказал, что нет такой страны. Кореи-то.
- Есть! — опять крикнул мой отец.
- Нет!
- Есть!
- Докажи!
По лицу отца текли слезы. Учительница поспешно встала и сурово одернула учеников:
- Прекратите. Сейчас урок рассказов, а не урок географии.
Позже эта добрая женщина стала писательницей и написала много замечательных произведений. Но в то время она совсем не интересовалась тем, каким цветом отмечена на карте мира Корея. Прошло пять лет. Отец кончал начальную школу. Накануне выпускной церемонии он пошел к той учительнице. Она радостно встретила его.
- О, это ты! Завтра закончишь школу. Поздравляю.
- Спасибо! У меня к вам просьба.
- Ну, я слушаю.
- Прошу организовать урок рассказов в нашем классе.
- Урок рассказов? Зачем тебе это?
Учительница изумленно взглянула на невысокого, но довольно крепкого, с упрямым взглядом, мальчика с Дальнего Востока.
- Я хочу рассказать товарищам о том, чего я не смог рассказать им тогда. Помните ваш урок в первом классе? После окончания школы такой возможности у меня больше не будет.
- А о чем ты не смог рассказать тогда?
- В конце второго семестра первого класса, на уроке рассказов вы и мои товарищи просили меня рассказать о моей стране, о Корее. Теперь я готов. Могу смело заявить, что есть такая страна и она необыкновенная.
Тут учительница, вспомнив, наконец, пятилетней давности эпизод, внимательно, без улыбки, взглянула на отца.
- Ты до сих пор не забыл об этом?
Вновь и вновь она молчаливо вопрошала его взглядом: «Ты еще не забыл об этом случае? Дело было в первом классе, и ты в течение пяти лет, до дня окончания школы, все время помнил о нем?» Учительница поняла, что речь идет не просто о детской обиде, о желании реабилитировать себя в глазах товарищей, а о национальном достоинстве, патриотическом чувстве, что хранится в глубине сердца этого так рано повзрослевшего мальчика. В глазах учительницы он являлся сейчас как бы представителем всех угнетенных наций.
- Урок рассказов будет. Я сама его организую и сейчас же, — воскликнула она.
Итак, снова урок рассказов. Присутствует весь класс. Отец вновь, как когда-то, встал к учительскому столу. Но сегодня он не робел, ему было что сказать. За пять лет он собрал и изучил столько материалов о своей стране, что это было бы впору не всякому взрослому. Он хорошо овладел историей страны от периода Когурё вплоть до современной эпохи, собрал ценные сведения о блестящих достижениях национальной культуры, узнал и полюбил многие народные обычаи.
Большую помощь в сборе и систематическом изучении различных материалов о Корее оказал отцу его отец, т. е. мой дед. Уже в течение одного-двух месяцев после того злополучного урока отец с помощью моего деда подготовил ответы на вопросы одноклассников. Но он не удовлетворился этим. В течение последующих пяти лет он прилежно готовился к тому, чтобы дать исчерпывающие сведения по любому вопросу и суметь отразить чьи бы то ни было наскоки. Сегодня яркий и темпераментный рассказ отца взволновал всех учеников, весь класс слушал его, затаив дыхание. Казалось, что он выступал с диссертацией перед научной аудиторией или защищал от необоснованных наветов близкого ему по духу человека.
- ... Вот какова история корейской нации! Вот какова Корея! Есть Корея! — воскликнул в заключение отец. Когда он закончил речь, в классе раздались бурные аплодисменты. Его окружили друзья. Они наперебой говорили:
- Извини, мы виноваты перед тобой!
- Прости, ведь это было так давно, мы были еще совсем детьми.
Со всех сторон тянулись к нему руки. Раздавались шутливые возгласы, звенел смех. Но в эту, счастливую для отца минуту, один ученик, сидевший в одиночестве в последнем ряду, вдруг сказал:
- Ты на основе исторических материалов доказал, что была такая страна — Корея. Но ты не смог доказать, что она существует в реальности сегодня. Да, была Корея, но сегодня ее нет. Она вся в прошлом.
Весь класс словно оцепенел.
- Сейчас наша Родина… японцами, — срывающимся голосом произнес отец, но так и не смог закончить фразу.
От волнения он задыхался. Он бил себя в грудь, словно хотел вытолкнуть слова возмущения. Чтобы найти ответ на этот вопрос, вся нация, проливая кровь, боролась. Не могли найти ответа не только двенадцатилетний мальчик, но и солдаты Армии справедливости и Армии независимости, участники Первомартовского народного восстания. Отец стоял с побледневшим лицом, слегка открыв рот, словно немой. На его лице отражалось чувство досады, горя и отчаяния. Окружавшие его мальчики сочувственно глядели на него. Многие отводили взгляд, чтобы не встречаться с ним глазами. В классе повисло тягостное молчание. Спустя несколько минут ученики один за другим тихо вышли из класса. В пустой комнате остались только двое — отец, в бессильной ярости, смахивая предательские слезы, и учительница, неподвижно сидевшая за своим столом, подперев голову обеими руками. Она не находила слов, которыми могла бы утешить отца. Она хорошо понимала, что нет таких слов, которыми можно было бы сейчас успокоить мальчика из колониальной страны. После окончания начальной школы отец поступил в среднюю. Ему нелегко там было учиться, потому что к тому времени мой дедушка уже умер... Затем отец получил высшее образование в медицинском институте и по его окончании начал работать хирургом в больнице. Благодаря настойчивым усилиям и таланту отец уже в молодом возрасте хорошо овладел искусством хирурга. Он получил ученую степень и был признан крупным специалистом. Его больница стала самой известной, так как там работал знаменитый врач — мой отец. Когда в 1945 году освободилась наша страна, отец решил вернуться на родину. Узнав об этом, главный врач больницы принялся уговаривать его остаться, — он хорошо понимал, что авторитет больницы связан с именем моего отца, доктора Ан. Без моего отца больница стала бы словно кожура от инжира. Главный врач упрашивал моего отца остаться хотя бы еще на год, обещая, что вдвое повысит зарплату. Вторая мировая война только что кончилась, и в стране было много раненых и больных, находившихся на излечении. Отец тоже считал, что не может уехать, бросив своих многочисленных пациентов, и решил остаться на полгода. Но главный врач и спустя полгода не отпустил его. Прошло еще полгода, и только осенью 1946 года мой отец смог вернуться в свой родной город Рёсу в Южной Корее и устроиться там в одной из больниц. Отец был счастлив и испытывал душевный подъем, так как впервые обрел Родину и лечил своих соотечественников. Но недолго он пребывал в таком расположении духа, потому что в городе находились американские оккупационные войска и их приспешники все более распоясывались. Вскоре он уже стал сетовать на судьбу. После октябрьского (1946 г.) народного восстания против американских оккупантов и их приспешников моего отца мобилизовали для лечения раненых полицейских. Хотя он и не понимал значения октябрьского народного восстания, но глубоко ненавидел полицейских, жестоко расправившихся с восставшими, и относился, к ним с презрением. Он переживал душевные муки оттого, что вынужден был лечить этих извергов и убийц.
Однажды моего отца привели в тюремную камеру, где в беспамятстве лежал едва живой политзаключенный с переломанными ребрами и изуродованным лицом. Начальник полицейского участка потребовал от моего отца скорее привести в чувство «преступника», чтобы он мог его допросить. «Преступник» был в таком тяжелом состоянии, что без срочной операции не продержался бы и нескольких часов. Когда отец сказал о состоянии узника, начальник полицейского участка усмехнулся:
- Операция?! Не говорите глупости. Только вправьте челюсть и сделайте укол, чтобы он мог заговорить. Он должен выдать нам явку. Ему надо жить только 5 — 10 минут, затем может умереть.
Разъяренный отец бешено закричал:
- Это преступление! Что вы творите на освобожденной земле! Я не хочу участвовать в преступлении!
От неожиданности начальник полиции на миг растерялся. Затем заорал:
- Что?! Ты на чьей стороне, гад?
Шеф полиции со всего размаха ударил моего отца кулаком по лицу. Той же ночью отец, ничего не взяв с собой, пошел в порт и сел на судно контрабандистов. Спустя месяц он снова появился в своей французской больнице. Увидев его, долговязый главный врач, пожав плечами, съязвил:
- Мы кое-как обходились без вас, доктор Ан. Но вам, должно быть, трудно было без нашей больницы. Операцию делают не руки хирурга, а инструменты. В Корее нет таких инструментов, которые бы вам понравились. Теперь не надейтесь получать столько, сколько раньше...
Прежде отец не перенес бы такого оскорбления, но теперь он, измученный и расстроенный, даже не стал возражать. Снова началась обыденная больничная жизнь. Та же жизнь, что и прежде. Резиновые перчатки, запах наркоза, сверкающие скальпели, алая кровь... Все по-прежнему, никаких перемен. Перемена была только в настроении моего отца. Он всегда был в подавленном состоянии. После возвращения с родины у него, как у больно-го не сходило с лица горькое выражение. До посещения своей страны он, даже подвергаясь оскорблениям, держался гордо, не терпел обид, сохранял уверенность в себе и смелость. Но после того как побывал на родине, он совсем раскис. Раньше он был полон уверенности и энергии, потому что жил надеждой когда-нибудь вернуться на родину, но теперь этой надежды у него уже не было. А у кого нет надежды, тот впадает в уныние. Теперь у моего отца не было ни надежды, ни родины. На родине ему дали пощечину. У него больше не было родины. Отец был хорошо материально обеспечен. Уже спустя несколько месяцев главный врач больницы повысил ему зарплату. Его приглашали в разные больницы для сложных операций, он выступал с лекциями в мединститутах. Но ни материальное благополучие, ни почет не могли заполнить духовную пустоту. Отец постоянно находился в меланхоличном настроении, потому что не чувствовал никакой жизненной опоры. Он утратил смысл жизни. Однажды главный врач, заметив его мрачное настроение, посоветовал жениться. Отцу уже было за тридцать, но он до сих пор жил холостяком. У него просто не было желания жениться, не было и любимой девушки. Ни разу он не подумал жениться на какой-нибудь местной девушке. Через год, получив письмо от моего отца, во Францию приехала медсестра, с которой он был знаком по работе в Рёсу. Она и стала моей матерью. Супружеская жизнь не принесла счастья моему отцу. Он часто болел и сильно исхудал. Исчез блеск в его глазах. Мать предложила ему переменить обстановку. Они жили и в Швейцарии, и в Голландии, и в Тунисе. Моего отца — знаменитого хирурга приглашали повсюду. Несколько лет назад мы поехали в Канаду на постоянное жительство. По пути туда на судне мы услышали сообщения о жестокой расправе над восставшими в южнокорейском городе Кванчжу, которую учинила клика Чон Ду Хвана под управлением американских империалистов. Казалось, сквозь шум волн до нас доносились стоны тысяч студентов и жителей Кванчжу, брошенных палачами в застенки. Покрытая телами убитых улица Кымнамро, свежие могилы на горе Мудын, кровь на мостовой... Нам чудилось, что алая кровь смешалась с водой океана и бьется о борт нашего судна... Известие о кровавой трагедии в Кванчжу взволновало всех пассажиров. Мой отец, полный гнева, терзался от тяжких дум — он считал кровавый разгул в Кванчжу позором нации.
«Как же могла произойти такая трагедия в нашей стране?» — думал отец. Когда по телевизору показывали, как полицейские тащили по улице окровавленных студентов, связанных по рукам и ногам, один европеец не то сочувственно, не то иронически тихо спросил отца:
- Вы не из этой ли страны?
Отец сердито отрезал:
- Нет. Я не из этой страны. Я совсем не знаю эту страну.
Вернувшись в каюту, отец приказал нам не подниматься на палубу и в салон. Мы с матерью и так не хотели показываться на людях, стыдясь того, что мы корейцы. По прибытии в Канаду отец нигде и никому не сказал, что он кореец. Он думал, что никто не захочет лечиться у врача, который приехал из Южной Кореи, где беременным женщинам распарывают живот. Его настроение не переменилось и в Канаде, а здоровье ухудшилось. Но он завоевал хорошую репутацию как хирург. Чтобы забыть обо всем, он много работал. Он печатался в научных журналах, и его статьи о хирургии вызывали большой интерес. Отца приглашали лечить больных не только в разных городах Канады, но и в странах Европы и Южной Америки. Вы встретились с ним в стране, где он находился по приглашению. Каждый раз, отправляясь в далекую поездку, отец всегда брал меня с собой. В том портовом городе мы были недолго, лишь для ознакомления. Но там мой отец снова задумался о родине. Он впервые в жизни услышал, что иностранец с восхищением и уважением говорит о Корее, и это его потрясло. Отец не хотел знакомиться с вами, потому что принял вас за южнокорейского дипломата. Но когда он увидел, что иностранный моряк, отдав вам честь, с восторгом сказал о своем желании встретиться с корейцами, отец понял, что до сих пор знал свою родину лишь наполовину. Мы подождали на улице моряка, который провожал вас до порта. Мы узнали у него, почему он с такой большой симпатией относится к Корее и какое сенсационное событие произошло на судне «Хексин». (Из его блокнота мы узнали и ваше имя). Отец никак не мог поверить услышанному и все повторял:
- И больные были простые моряки? Не высокопоставленные лица? Это правда?
Он так назойливо переспрашивал моряка, что тот в конце концов рассердился:
- Откуда вы приехали? Наверное, вы тоже корейцы... Если не верите, поезжайте в мадрасскую больницу. Ведь Мадрас недалеко отсюда.
Отец шепнул мне:
- Да, нужно поехать в Мадрас и все узнать на месте. Это великое событие. Я врач и лучше всех это понимаю.
И мы поехали в Мадрас. Узнав в мадрасской больнице все подробности, отец на обратном пути вдруг с волнением сказал:
- Есть! Есть, дочка!
Я не поняла, о чем он говорит, и спросила:
- Что есть, папа!
- Есть родина! У нас есть родина, Корея! Ею можно гордиться перед всем миром.
В глазах отца сверкнули слезы. Он восхищенно повторял: - Есть, конечно, есть! Почему же нет? Нет ребенка без матери, нет человека без родины. У нас есть великая родина. И почему я раньше этого не знал? Он словно был в забытьи. Он смотрел то на небо, то на море и солнце, словно все было ново для него.
- И почему я раньше этого не знал?—с досадой повторял он. — Просто был слепым.
Отец всю жизнь жил в западном мире и ни разу не думал о северной части Республики. Инстинктивная предвзятость к коммунизму, навеянная западной прессой, и беспричинные опасения мешали отцу видеть все так, как есть. На обратном пути в Канаду отец решил остановиться во Франции.
- Зачем тебе останавливаться во Франции? — спросила я его.
- Хочу устроить там собрание однокашников.
- Собрание однокашников?
- Позову всех своих одноклассников по начальной школе и доведу до конца мой рассказ.
- Какой рассказ?
- Я же говорил тебе, почему я плакал на уроке рассказов в первом классе начальной школы. Когда кончал школу, хотел рассказать все, но снова осрамился. Теперь я хочу рассказать им о том, что было на судне «Хексин». Не о прошлом Кореи, а о ее настоящем. «Хексин» — это призма, через которую можно увидеть действительную жизнь Кореи! «Хексин» — символ Кореи. Это можно сравнить с тем, как маленькая призма помогает увидеть весь спектр солнечного света, озаряющего Вселенную. С судна, на котором мы плыли во Францию, отец послал телеграммы. Через две недели в Париже состоялось собрание его бывших одноклассников. На нем присутствовали 32 человека. Пришли все, кроме шести человек, которых уже не было в живых. Многие прибыли на самолете. Это были люди различных профессий. Среди них были член парламента, директор средней школы, директор типографии, хозяин гостиницы, кинорежиссер и владелец галантерейного магазина. Очень интересно было смотреть, как радуются они встрече, обнимаясь друг с другом. Всем на удивление, приехала и учительница. Ей было далеко за семьдесят и вся голова у нее была седая. Она привезла даже сборник своих произведений, чтобы подарить мне. У нее было больное сердце, и она страдала от одышки. Крепко обняв меня, она сидела на диване и слушала рассказ отца. Не скрывая слез, она тихо промолвила:
- Это не просто собрание одноклассников, а третий урок устной речи, рассказов... Я восхищаюсь упорством вашего отца. Такое упорство рождается от гордости за свою родину. Он уже старик, но все еще такой же энергичный, каким был в школе.
- Знаете, отец долго болел.
- Да? Но сегодня он выглядит совсем здоровым. Смотрите, как он страстно говорит, словно молодой человек.
В самом деле, после того как он побывал в Мадрасе, отец все время чувствовал в себе прилив сил, будто к нему снова вернулась молодость. Он, как поправляющийся больной, с каждым днем делался все более энергичным и темпераментным. Мадрас буквально стал поворотным пунктом в его жизни.
В ту ночь я сказала отцу:
- Папа, собрание одноклассников прошло успешно. Теперь тебе спокойнее на душе?
Отец покачал головой и ответил:
- Нет. Собрание одноклассников — это дань детству, но этого мало. Надо организовать лекции. Там я буду говорить о сегодняшней Корее, о том примере, который она показала всему цивилизованному миру. Моему рассказу, наверное, не будет конца.
Отец стал организовывать лекции. Он проводил их в тех местах, куда приезжал лечить больных. На лекциях бывали его знакомые врачи с семьями, ученые и студенты мединститутов, которые читали его статьи в научных журналах.
С каждым разом содержание лекций обогащалось. Отец с большим интересом читал выпускаемые в КНДР издания для зарубежных стран и узнавал о вещах, о которых и думать нельзя было в западном мире, — о системе бесплатной медицинской помощи, о том, как авиаэскадрилья Корейской Народной Армии спасла попавшую в беду молодую рыбачку, о крохотной школе для троих детей на маленьком острове, о том, что сотни человек отдали свою кожу, чтобы спасти рабочего, получившего тяжелые ожоги. Все эти материалы отец использовал в своих лекциях. Он заканчивал свои выступления словами: «Это и есть Корея!» Это был исчерпывающий ответ на вопрос, заданный его сверстниками в первом классе начальной школы.
С того момента, как отец услышал о событии на судне «Хексин», в его сердце снова вошла Родина. Она, как утреннее солнце над морем, ярко озаряла ему путь вперед. Отец совсем забыл о перенесенных в Южной Корее оскорблениях и унижении, о всяких горестях на чужбине. Теперь он жил мыслью о любимой Родине, стране чучхе.
Отец в это время уже задумал вернуться на родину.
- Поеду и попрошу прощения. И если Родина простит меня, то впредь буду работать ради соотечественников, — сказал он однажды.
Отец начал приводить в порядок свои опубликованные в разное время статьи, как бы подытоживая свой богатый опыт врача-клинициста. Однако появились люди, которые, узнав о его решении вернуться на Родину, затаили зло.
Это произошло в одном портовом городе в Канаде на побережье залива Святого Лаврентия, куда отца пригласили, чтобы сделать мэру города операцию на сердце. Операция прошла успешно, и отец решил прочесть лекцию. В тот день он отлучился из гостиницы, чтобы решить вопрос о месте ее проведения, а я осталась одна. Неожиданно в номер вошли двое мужчин в темных очках. Один из них, долговязый, как шест, был в голубой шляпе, с серым галстуком с изображением кобры, другой — приземистый, в черной кожаной куртке и кепке. Они цепким взглядом окинули комнату. Затем один спросил:
- Вы дочь доктора Ана?
- А почему это вас интересует? Откуда вы?
- Пришли узнать кое о чем.
- Слушаю вас.
- Спросите отца: не надоело ли ему жить.
- Что?!
От растерянности и гнева я не могла сказать ни слова. Человек в голубой шляпе встал передо мной, расставив ноги, и бросил:
- Передайте отцу: если он хочет жить, пусть прекратит коммунистическую пропаганду и занимается только лечением больных.
А «кожаная куртка», сев на чайный столик, добавил:
- Завтра в два часа дня в Монреаль отправляется теплоход. Советую вернуться на нем. А то никогда не сможете вернуться... Ясно?
Верзила в голубой шляпе с усмешкой проговорил:
- Сами понимаете, что станет с вами, если не будет отца. Как бы не пришлось бродить по ночным улицам. Можете устроиться в публичный дом в Монреале, ха, ха, ха...
Я поняла, что это южнокорейские гангстеры. Когда стемнело, отец вернулся в гостиницу. Он был в хорошем расположении духа.
- Снял городской театр. Мне помогла супруга мэра. Театр вмещает 2000 человек. Сначала я хотел арендовать актовый зал мединститута на 500 мест. Но неожиданно подвернулся театр на 2000 мест... А что с тобой? — с удивлением спросил отец, заметив мое бледное лицо, когда я приняла отнего пальто.
- Нездоровится, что ли? Ну скажи, что случилось?
Я не могла уже сдерживать душивших меня слез и рассказала отцу о двух мерзких незнакомцах в темных очках. предложила ему уехать сегодня же ночным поездом. (Я хотела назло тем двоим выехать не теплоходом, как они велели, а поездом).
- Поезд отправляется в 9 часов 20 минут. Уедем сразу после ужина.
- Как уехать! — недоуменно воскликнул отец. — Завтра в 7 часов вечера соберется 2000 человек. Разве можно за один день предупредить их всех, что лекции не будет? И только из-за того, что мы боимся двух парней? Ну, ладно, пойдем ужинать.
Мы пошли в ресторан, но я не могла есть. Мне казалось, что в любой момент могут появиться «голубая шляпа» и «кожаная куртка» и прицепиться к нам. Но отец ужинал спокойно, ел даже больше, чем обычно. Он, конечно, не столько проголодался, сколько просто хотел успокоить меня. Ночью я не могла сомкнуть глаз. Все время мерещились голубая шляпа, галстук с головой кобры, кожаная куртка, темные очки, усмехавшиеся лица двух мерзавцев. В ушах звенели их слова: «Если не вернетесь на этом теплоходе...» Наутро я хотела было уговорить отца отплыть на теплоходе, но раздумала: я хорошо знала его характер. Я только сказала ему:
- Папа, не нужно ли нам сообщить обо всем в полицию? Ведь неизвестно, какой скандал устроят эти негодяи в театре.
Отец читал, сидя в кресле, журнал «Корея сегодня» на французском языке. Он взглянул на меня поверх очков и усмехнулся:
- Я же сказал тебе вчера, что соберется 2000 человек. Они без особого труда защитят меня от этих незваных гостей.
- Но мы ведь совсем не знаем, что они могут натворить. Если сообщить в полицию, нам будет спокойнее.
- О чем сообщить? О том, что ожидается террористический акт? Если узнают об этом, никто не придет на лекцию, все испугаются. Так можно только сорвать лекцию. А этим негодяям, может быть, только это и нужно.
Я ничего больше не могла сказать. Отец все время старался успокоить меня:
- Они просто хотят, чтобы я струсил и отступил от задуманного. Что они могут нам сделать?
Однако я никак не могла избавиться от мыслей о подозрительных личностях, которые побывали в нашем номере. Охваченная тревогой и страхом, я целый день не находила себе места и все время поглядывала на часы. Время текло мучительно медленно. Была ранняя весна. Обычно в этих краях весной холодно, часто идет снег. Но в тот день погода стояла прекрасная. В комнате было тепло. Из окна виднелось синее море. Сверкая на солнце, на нем мирно перекатывались волны. Все было так спокойно вокруг... Вдруг я увидела белый, шикарный лайнер «Святой Лаврентий», который стоял в гавани. Вчера те двое приказали отплыть именно с ним. Я посмотрела на часы. Они показывали ровно час. Лайнер отплывает в два часа. Чтобы отправиться на нем, нужно хотя бы сейчас пойти за билетами. Я волновалась, не зная, как быть. Я мельком взглянула на отца, углубившегося в чтение журнала. Он то кивал головой, то, улыбаясь, поглаживал залысины. Он был увлечен чтением, как мальчик. Я тихо сказала, что пора обедать. Он поднял голову:
- Уже пора обедать? Ты, видимо, проголодалась, ты ведь и не завтракала как следует.
Когда мы сели за ресторанный столик, я все никак не могла приняться за еду, а лишь поглядывала на отца.
- Что же ты не ешь? — спросил он.
- Папа!
- В чем дело?
- Пойдем сейчас же в порт.
- Зачем?
- «Святой Лаврентий» отправляется ровно в два часа. Еще не поздно.
Только тогда отец понял, о чем я говорю. Он сердито взглянул на меня и тихо произнес:
- Какая же ты трусиха...
Больше он ничего не сказал, я тоже молчала. Может быть, в самом деле я зря их боюсь? Может быть, они просто хотели запугать нас... Я пыталась успокоить себя, но тревожные мысли не покидали меня. Перед глазами маячило жало кобры... Мои тревожные предчувствия не обманули меня. Когда мы с отцом, немного погуляв на морском берегу, вернулись в гостиницу, то я увидела на чайном столике два голубых пароходных билета. Это был ультиматум кобры. Было ясно, что за нами следили. Даже не постеснялись пробраться в запертый номер.
- Какие, однако, назойливые эти негодяи! — пробормотал отец.
Мне почудилось, что эти незнакомцы спрятались где-то в комнате и вот-вот набросятся на нас. До порта всего пять минут езды и я снова хотела предложить отцу уехать. Но я не успела и рта раскрыть, как отец разорвал билеты и бросил их в пепельницу.
- Они не дают нам покоя, потому что мои лекции чего-то стоят. Они боятся, — гордо улыбаясь, заявил отец.
Но спустя минуту помрачнев, он о чем-то призадумался.
- Папа, по-моему...
- Молчи. Я не могу ни в коем случае прекратить такую нужную работу.
Мы оба замолчали, думая каждый о своем. В комнате воцарилась глубокая тишина. Со стороны порта послышался протяжный прощальный гудок «Святого Лаврентия». Мне чудилось, что он предвещает нам бедствие. Но отец оставался невозмутимо спокойным, словно ничего не слышал. В половине седьмого городской театр прислал за отцом машину. Выходя из гостиницы, он тихо, но твердо сказал:
- Никому не говори о тех подозрительных личностях и о билетах на теплоход. Услышат об этом—будет шум в театре и все разойдутся.
Я решила пока молчать, а после лекции рассказать обо всем супруге мэра и просить ее об охране отца от возможного нападения террористов. Это было ошибкой. Через десять минут после начала лекции я, как обычно, неся поднос с чашкой, подошла к столу. Зал был полон, лекция привлекла большое внимание. Операции на сердце — дело очень сложное и трудное, и многие врачи, ученые, студенты города и окрестных районов приехали послушать знаменитого хирурга. Ставя чашку на край стола, я увидела лежавший там листок бумаги размером с почтовую открытку. На нем было корявым почерком написано: «Доктор Ан, уходите! Под столом бомба замедленного действия». Прочитав это, я чуть не вскрикнула. Я хотела взять листок, но отец прижал его пальцами и с укоризной тихо произнес:
- Спокойно, это просто угроза.
Не могу простить себе, что я послушалась тогда отца и не взяла записку. Я спустилась с трибуны и направилась в фойе. Наверное, я не могла тогда ослушаться его наказа не поднимать шум в зале и не позорить его перед многотысячной аудиторией. Выйдя из фойе, я неверными шагами направилась к телефону, чтобы сообщить обо всем в полицию. Дрожащей рукой подняла я трубку и набрала номер, не понимая еще толком: как же лучше поступить. В голове билось: «Некогда звонить. Нельзя терять ни минуты. Не лучше ли вернуться к отцу и стащить его со сцены? Или поднять тревогу?» Упущенные мгновения могли обернуться непоправимым несчастьем. И снова перед моими глазами возник строгий взгляд отца:
- Это просто угроза. Не поднимай шумиху. Так можно сорвать лекцию.
В самом деле, может быть, это просто угроза? Что будет, если подниму тревогу, шум, а никакой бомбы не найдут? Тогда все будут смеяться над отцом и, конечно, его лекция сорвется. Эти мерзавцы не посмели бы установить бомбу. Если бы они это сделали, то уж не оставили бы записку. Поэтому отец так спокоен...
И все-таки я позвонила в полицию и попросила скорее прислать людей в городской театр. Затем я торопливо вышла на улицу, чтобы дождаться там полицейских и рассказать им о возможной бомбе. Но еще до того, как прибыла полиция, случилось самое страшное — в театре раздался взрыв. Вбежав в зрительный зал, я увидела, что все повскакали со своих мест. Те, кто сидел впереди, подбежали к лежавшему отцу, взяли его под руки. Слегка отстранив их, он привстал, взял в руки микрофон. И руки, и лицо отца были в крови. Он кричал что-то в микрофон. Но его голоса почти не было слышно. Можно было только разобрать отдельные слова: «Правда, как солнце...»
Я с криком подбежала к отцу, обняла его. Открыв глаза, он пытался что-то сказать, но никак не мог это сделать. Схватив меня за руку, он пристально глядел на меня. С большим усилием он, наконец, тихо произнес:
- Перед смертью я узнал Родину, мою страну, которой руководит Президент Ким Ир Сен...
В эти секунды я уловила в его затуманившихся глазах счастливый блеск... Большинство присутствовавших были врачи и студенты мединститутов, но они не смогли спасти моего отца. Он умер на сцене, на которой он только что рассказывал о своей гуманной профессии и о своей Родине...
На этом закончила свой рассказ Ан Юн Чжу. Потрясенный этой историей, я долго не мог прийти в себя. Я представил себе невысокого пожилого, но еще довольно крепкого человека, стоящего в гордой позе на сцене. Несмотря на свое материальное благополучие, это был обездоленный судьбой человек, который провел многие десятилетия вдали от своей страны и лишь на склоне жизни познал счастье и радость обретения Родины и гордился ею.
Спустя месяц Ан Юн Чжу уезжала из Пхеньяна. Когда я спросил ее, почему же она снова покидает Родину, она сказала:
- За рубежом еще немало наших соотечественников которые находятся в таком же состоянии, как и мы до посещения Мадраса. Я расскажу им о том, что видела и чувствовала на Родине. Буду выступать с лекциями, как и отец.
Юн Чжу, светло улыбаясь, крепко пожала мне руку и поднялась по трапу самолета.
