История Калининградской области

Версия 18:24, 6 апреля 2008

На земле Восточной Пруссии

Город, который мы потеряли

Историко-культурное наследие Восточной Пруссии и формирование исторического сознания населения Калининградской области

Костяшов Юрий Владимирович

КИ 084-1-01

01 февраля 2002 г. – 30 ноября 2002 г.

Между историческим сознанием жителей Калининградской области и населением других регионов Российской Федерации существует принципиальное различие, обусловленное сравнительно кратким (чуть более полувека) пребыванием россиян на этой земле. Начав в 1945 г. писать историю с «чистого листа», калининградцы обрели специфическое, во многом деформированное историческое сознание. В настоящей статье на основе недавно рассекреченных архивных документов предпринимается попытка реконструировать политику советского государства и подконтрольных ему общественных институтов по отношению к историко-культурному наследию Восточной Пруссии в первое послевоенное десятилетие и определить основные факторы, повлиявшие на становление регионального исторического сознания. Вектор восприятия Восточной Пруссии был задан еще во время войны. На въезде в Эйдткунен, первый германский город, взятый советскими войсками в октябре 1944 г., рядом с пограничным столбом был установлен плакат: «Воин Красной Армии! Перед тобой логово фашистского зверя!» . В опубликованной в «Правде» статье «Падение Кенигсберга» была затронута история Восточной Пруссии, ставшая своего рода официальной установкой отношения к прошлому этой германской провинции, часть которой по решению союзников должна была перейти к СССР: «Кенигсберг — это история преступлений Германии. Всю свою многовековую жизнь он жил разбоем, другая жизнь ему была неведома» . Родившиеся в условиях тяжелейшего военного столкновения установки и стереотипы сохранили свою силу и тогда, когда война окончилась и отпала необходимость в воспитании ненависти к врагу. Вот типичные определения Кенигсберга, прозвучавшие в эфире областного радио в 1947-1948 гг.:

«Центр самого реакционного в мире юнкерского пруссачества, где вынашивались человеконенавистнические теории и захватнические планы»; «мрачный город-крепость»; «здесь ковалось оружие смерти, дрессировались убийцы и факельщики, подлые исполнители плана «Барбаросса»; «фабрика войн», «бастион для враждебных действий против соседей», «разбойничий оплот немецкой военщины и реакции», «осиное гнездо немецких псов-рыцарей», «черный город Европы», «первый разбойничий немецкий притон Оттокара» .

Какой же вывод следовал из этих и подобных им высказываний, звучавших всякий раз, когда речь заходила о прошлом Восточной Пруссии и предшествующем опыте ее жителей? Складывавшиеся веками местные традиции и созданные на их базе материальные ценности характеризовались не просто как малоценные, малопригодные к употреблению и воспроизводству, но подлежащие безусловному уничтожению как воплотившее в себе всё самое реакционное и человеконенавистническое в мировой истории. В этом контексте даже тотальное разрушение Восточной Пруссии в ходе боевых действий трактовалось как несомненное благо.

«Советские воины, - говорил и.о. председателя облисполкома тов. Долгушин в выступлении по областному радио 3 июля 1947 г., - стерли с лица земли всю омерзительную погань пруссаческого юнкерства и фашистского изуверства» .

И тем не менее власти чувствовали необходимость как-то объяснить своим согражданам факт присоединения Кенигсберга и прилегающих к нему районов к СССР. Объяснение было найдено И. Сталиным, который при обсуждении этого вопроса на Тегеранской конференции заявил, что «исторически — это исконно славянские земли».

Сказанная вскользь фраза стала руководящим указанием для специалистов и ученых, которые должны были развивать и научно обосновывать тезис вождя. Не случайно уже в июле 1945 г. в Восточную Пруссию была командирована группа архивистов из Главного архивного управления (находившегося в то время в подчинении НКВД) для обследования уцелевших архивных собраний с целью выявления, в частности, «ценных документов по истории СССР».

Еще большее значение придавалось изысканиям археологов, проводившихся в области с 1946 г. О результатах раскопок регулярно информировалась калининградская общественность. «Многие из этих древностей, - писала областная газета, - уличают немецких ученых в фальсификации истории, наголову разбивают их лженаучные утверждения о том, что якобы древним населением территории Восточной Пруссии были не славяне, а готы». В текущей пропаганде встречались и совсем простодушные определения: «В седую старину на этих землях жили предки советского народа».

Еще сложнее обстояло дело с собственно немецкой историей региона XIII – XX вв. Делать вид, что таковая вообще отсутствовала, было весьма затруднительно, хотя бы в виду частично сохранившейся культурной среды. Да и в обком ВКП (б) поступали сигналы о том, что «особенно большой интерес проявляется у переселенцев к положению в бывшей Восточной Пруссии» . Чтобы восполнить этот пробел, был разработан своего рода «краткий курс» истории Восточной Пруссии, который с небольшими вариациями десятилетиями тиражировался в лекционной пропаганде, прессе и других средствах массовой информации.

Рассказ начинался с описания благоденствия наших предков-славян: «цветущий край», «возделанные поля», «тучные стада», «плывущие по рекам караваны судов», «трудолюбивый народ» и т. п. Конечно же, «этим и воспользовалась немецкая крестоносная сволочь, как называл Карл Маркс немецких псов-рыцарей». И вот происходит мгновенная смена декораций: «С запада пришла беда. Нагрянули подлые захватчики, немецкие псы-рыцари». Они «превращали страну в пустыню», «грабили имущество», «истребляли или обращали в рабство население». Далее следовали сведения об основании крепости Кенигсберг: «Псы-рыцари с расчетом выбирали место для своего разбойничьего гнезда. Сообщение с морем по каналу давало возможность получать нужные для войн и набегов людские резервы и оружие, позволяло также отправлять в немецкие государства награбленное». Здесь же упоминалось об объединении тевтонов с орденом меченосцев и повествовалось об их первом крестовом походе на Русь и блестящей победе Александра Невского на Чудском озере; говорилось о победе над орденом под Грюнвальдом в 1410 г., которая призвана была символизировать боевое содружество славянских и балтийских народов в борьбе с общим врагом.

Деятельность Альбрехта Бранденбургского получила весьма неприглядную оценку: «С помощью церкви Альбрехт сумел превратить захваченные земли в государство, а разбойников-тевтонов сделать крупными помещиками». Далее сразу следовал краткий рассказ о Семилетней войне, непременно подчеркивалось, что Пруссия и Кенигсберг «находились в руках русских почти пять лет», а комендантом города был отец прославленного полководца Суворова. С сожалением указывалось, что намерению императрицы Елизаветы навсегда покончить с Восточной Пруссией помешала смена на престоле. Петр III, «ярый поклонник неметчины», вернул всё Фридриху.

В «кратком курсе» рассказывалось о вступлении в 1813 г. в Кенигсберг русских войск, которые «проявили благородство, освобождая пруссаков от иноземного гнета». Последние, однако, реагировали на пролившееся на них благодеяние странно: «Но ни чести, ни совести не знали чванливые, льстивые и трусливые потомки псов-рыцарей. Кланяясь при встрече, они всегда были готовы убить русского при удобном случае».

Дальше по логике вещей должна была идти Первая мировая война и Восточно-Прусская операция 1914 г., но этот сюжет загадочным образом почти никогда не затрагивался – по-видимому, в нем не находился предмет для национальной гордости. Всё повествование завершалось картиной штурма Кенигсберга в 1945 г. и возвращения этой земли ее «законным хозяевам».

Нетрудно заметить, что для «краткого курса» из всей истории Восточной Пруссии были выбраны те моменты, которые негативно характеризовали сам факт и результаты немецкого присутствия на этой земле и свидетельствовали о связях данной территории с Россией. Однако и перечисленный набор исторических фактов и штампов очень скоро стал казаться излишним. Редакторы и цензоры уловили эти настроения и начали вычеркивать всякие упоминания о Восточной Пруссии и ее бывших хозяевах, если они не были прямо связаны с темой прошедшей войны. Не следовало писать о принадлежности края в прошлом к Германии; нежелательны были даже фразы вроде: «на отвоеванной у немцев земле». Если речь заходила о фабриках и заводах, нельзя было сообщать об использовании на них немецкого оборудования; выражение «восстановление завода» заменялось на «строительство завода» и т. д.

В таких же строгих рамках вынуждены были работать и профессиональные калининградские историки – преподаватели вузов, учителя школ, музейные работники. В областном пединституте не только довоенная, но и вообще местная история совершенно отсутствовали в перечне преподаваемых учебных дисциплин, занятиях факультативов и научных кружков, тематике курсовых работ студентов-историков, исследовательской работе преподавателей кафедр общественных наук. Лишь однажды, на заседании Ученого совета 7 декабря 1949 г. при обсуждении плана научно-исследовательской работы преподаватель исторического факультета А.В. Мельникова предложила «разработать спецкурсы с включением в план изучения истор[ии] Кенигсберга». Это предложение повисло в воздухе, зато Мельникова вскоре была уволена за приверженность к «порочной методологии» и нежелание «следовать указаниям товарища Сталина».

Не менее строгий, хотя и негласный, запрет на изучение местной истории существовал и в школе. Областной институт усовершенствования учителей без конца организовывал курсы повышения квалификации и научно-практические семинары для учителей-историков на самые разнообразные темы, иногда и весьма экзотические , но никакого касательства к прошлому края они не имели.

Пожалуй, интенсивной краеведческой работы более всего следовало бы ожидать от сотрудников калининградского музея, который хотя официально считался краеведческим, но в первые годы его обычно называли Музеем Отечественной войны 1941-1945 гг.: все организованные им выставки имели военно-патриотическую направленность. Разумеется, никаких следов собирания, а тем более, публичного демонстрирования экспонатов, связанных с довоенной немецкой историей, среди архивных материалов не обнаружилось. Только в плане работы музея на 1952 г. была намечена подготовка экспозиции «Историческое прошлое Калининградской области», базой для которой должны были стать материалы археологических раскопок.

Впрочем, за содержанием музейной экспозиции внимательно следили как партийные органы, так и государственная цензура. В отчетах обллита раздел о музее обычно сопровождался выводом: «Нарушений нет». И только один раз калининградским цензорам удалось сорвать настоящую «политико-идеологическую диверсию»: «Для экспонирования в краеведческом музее в разделе «Великая Отечественная война», - говорилось отчете за 1957 г., - предназначались немецкие фотоснимки с изображением митинга в городе Калининграде и парада гитлеровских войск. Четыре таких фотоснимка не были допущены к экспозиции. Вопрос этот был согласован с Обкомом КПСС».

Следует также добавить, что понятия «памятник», «исторический памятник», «памятник культуры» применялись только по отношению к захоронениям советских воинов, павших в боях за Восточную Пруссию. Никакие другие архитектурные или скульптурные сооружения (замки, храмы, мосты, вокзалы, общественные и жилые здания, монументальная и парковая скульптура) не только не считались памятниками, но и вообще не упоминались в официальной документации. Даже ремонт и благоустройство усыпальницы И. Канта были проведены только в 1956 г.

В идеологической работе коммунистическая партия и советское государство всегда уделяли первостепенное внимание «живому слову» или, выражаясь прозаически, лекционной пропаганде. Общее число прочитанных лекций измерялось многими тысячами в год, а их содержание было типичным для периода позднего сталинизма. Казалось бы, именно через лекционную пропаганду удобнее всего познакомить население с особенностями края. Между тем местная тематика занимала лишь 3-4 % от общего числа прочитанных лекций , а историко-краеведческие темы – не более 1 %. Это были лекции о штурме Кенигсберга, об исконности славянского населения Восточной Пруссии и его борьбе с немецкими захватчиками, о победах русского оружия над немцами.

Вообще партийные власти как-то интуитивно чувствовали потребность ведения контрпропаганды на историческом поле. С этой целью предпринимались попытки создать в лекторских организациях краеведческие секции, но желающих в них записаться не находилось. Это и понятно: история края больше походила на минное поле, где один неверный шаг мог иметь очень неприятные последствия. Большие трудности ждали даже тех пропагандистов, которые разрабатывали, казалось бы, совсем нейтральные темы. Так, в 1951 г. обкомом партии была дана разгромная рецензия на лекцию одного из работников Областного лекторского бюро «Природные условия Калининградской области». Вывод гласил: «Лектор рассматривает природные условия в отрыве от той большой работы, которую проделали трудящиеся нашей области за пять лет» . После таких замечаний другой сотрудник ОЛБ В.П. Коробков, написавший лекцию на подобную тему, главный ее раздел бесхитростно назвал «Торжество исторической правды», и рассказывал он уже не столько о флоре и фауне, сколько об освобождении Восточной Пруссии от немецко-фашистского ярма.

Роковую роль в отношении к историко-культурному наследству Восточной Пруссии сыграла начавшаяся в СССР борьба с «безродными космополитами» и низкопоклонством перед Западом. В Калининградской области она обрела местную специфику в лозунге об «изгнании прусского духа».

Выступая по областному радио 25 сентября 1947 г., секретарь обкома комсомола тов. Хренов заявил: «На некоторую, наиболее отсталую часть нашей молодежи удобные и уютные немецкие квартиры, различные красивые безделушки производят впечатление высокой буржуазной культуры» . Назывались и конкретные имена местных «космополитов»: «Учительница Смирнова (зеленоградская средняя школа) вместо того, чтобы воспитывать детей в духе советского патриотизма, в присутствии учащихся восхищалась бытовыми удобствами немецких квартир, а комсомолец Петров, рабочий ремонтных мастерских Московского района гор. Калининграда, восхвалял немецкие достопримечательности г. Калининграда, сравнивая их с городами Сталинград и Комсомольск, хотя в них и не был».

Как раз в это время, в октябре 1949 г., в область была назначена новым уполномоченным Главреперткома В.С. Савик-Сакс, которая рьяно взялась наводить порядок в работе калининградских театров. Акт о приемке спектакля драмтеатра «Аленький цветочек» от 7 января 1950 г. содержал следующее замечание: «…действия происходят среди непонятных столбов, не свойственных русской архитектуре. Мебель во дворце Чудища не соответствует русскому стилю (например, современная немецкая кушетка)». Приговор гласил: «дальнейшую реализацию спектакля запретить». Главная претензия к спектаклю ансамбля оперетты «Аршин Мал-Алан» также касалась мебели: «садовую скамейку немецкого образца заменить другим видом сиденья».

Наиболее усердные чиновники зачастую бесцеремонно вторгались и в сферу частной жизни граждан. В августе 1950 г. методист областного Дома народного творчества Дамаева во время инспекции учреждений культуры Большаковского района у заведующей избой-читальней Крючковой «увидела на комоде в рамке портрет немецкой принцессы с короной и гербом, а в углу картину – немецкая могила, на ней каска немецкая, проткнутая шпагой, над нею крест с орлом, гербами и т.д.» Тотчас была написана «Докладную» в райисполком. «Тов. Крючкова, - говорится в ней, - не может работать на этой должности в виду ее малограмотности и идеологического низкого уровня. В помещении, где она живет – комнате рядом с клубом – изобилие немецких открыток, портретов, картин, посвященных немцам».

Задача борьбы с «неметчиной» ставилась и на заседаниях Калининградского городского совета депутатов трудящихся. В 1951 г. постоянная комиссия горсовета по культурно-просветительной работе подготовила доклад, в котором, в частности, говорилось: «Нам отнюдь не может быть безразлично, чем украшают свои квартиры калининградцы, как оформлены улицы города. Между тем здесь, в Калининграде, как нигде в Союзе, во многих квартирах висят аляповатые пошлые немецкие олеографии мещанского и даже религиозного характера, оставшиеся после немцев. На улицах города сплошь и рядом можно встретить немецкие надписи, вывески, барельефы, изречения. Давно пора убрать всё это с улиц нашего советского города».

В заключение следует сказать, что в 1945 г. перед новыми хозяевами края встала непростая задача освоения и интеграции бывшей немецкой провинции в состав Страны Советов. На первых порах действий выбор у новой власти был невелик, если он вообще существовал. Психологическое состояние советских людей, обусловленное только что закончившейся войной, было таково, что даже намек на необходимость сохранения и приумножения восточнопрусских традиций, заботы о немецких памятниках истории и культуры воспринимался как безусловное кощунство, если не как прямое предательство по отношению к памяти многих миллионов жертв германского нацизма. Другой вопрос, насколько эта политика была перспективной? Должна ли была она становиться руководством к действию на долгие годы и десятилетия?

Возникает и еще один принципиальный вопрос: была ли вообще политика партии и советского государства по отношению к историко-культурному наследию Восточной Пруссии результатом какого-то анализа, следствием дискуссий во властных структурах или хотя бы наспех составленной концепции? Безусловно, нет. Среди многих тысяч документов второй половины 40-х – первой половины 50-х годов пока не обнаружено ни одного, который бы отражал озабоченность власти этими вопросами. Руководители и в Москве, и в Калининграде вполне искренне верили, что достаточно дать людям какое-никакое жилье, работу, небольшие льготы – и проблема адаптации переселенцев будет решена. Эта убежденность была в крови у советских коммунистов, которым не впервой было начинать историю с чистого листа.

При этом сложность возникавших проблем склоняла представителей режима к мысли вообще раз и навсегда «закрыть немецкую тему». Тотальный запрет на прошлое был хорош тем, что не требовал от государственных и партийных чиновников ни образованности, ни культурной грамотности, ни знания иностранных языков, ни интеллектуальных усилий – все эти качества были в большом дефиците у сталинских кадров.

Положение усугублялось еще и тем, что освоение нового края пришлось на период «холодной войны», острой конфронтации СССР с Западом, массовых кампаний борьбы с «космополитизмом». В пограничной области, ставшей военным форпостом державы на западе, все эти тенденции должны были проявиться с особенной силой и не могли не трансформироваться в противостояние с «неметчиной». Неприятие немецкого историко-культурного наследия со стороны не только властей, но и основной массы новоселов было следствием и определенной культурной конфронтации. Необходимо учитывать, что заселение бывшей Восточной Пруссии осуществлялось не за счет жителей сопредельных территорий Прибалтики, чей образ жизни, занятия, культурные традиции были в какой-то степени общими для всего бассейна Балтийского моря. Главным источником формирования населения Калининградской области стала российская глубинка. Для переселенцев с Рязанщины, Тамбовщины, Орловщины, для ярославцев, вятичей и костромичей, для выходцев с русского Севера и из Подмосковья представший перед ними предметный мир Восточной Пруссии, рукотворный ландшафт, вся новая среда обитания были чужими и в значительной степени чуждыми. Положение осложнялось присутствием в русском национальном характере такой черты, как недоверие и неприязнь ко всему иностранному.

Наконец, важным было и то, что по приехавшим в бывшую германскую провинцию советским людям уже основательно прошелся каток большевистского режима. Гражданская война, коллективизация, репрессии 30-40-х годов, тотальный политический и идеологический контроль и беспрерывное пропагандистское зомбирование – всё это породило феномен «советского человека». Это был человек, у которого насильственно отняли веру в Бога, которого отлучили от складывавшейся веками национальной традиции, во многом лишили этнографического своеобразия.

Переезд в Калининградскую область почти все первые переселенцы воспринимали как путешествие за границу. Они так и говорили, что «ехали» в Германию», «в Пруссию», «в немецкую землю». Общим был и жгучий интерес к новым местам, который шел не только от естественного человеческого любопытства. Здесь им предстояло устраиваться жить надолго, быть может, навсегда. И чтобы осуществлять какую-то осмысленную социальную деятельность, им жизненно важно было ближе познакомиться с этой землей, с существовавшими на ней традициями, складывавшимися веками способами хозяйствования, с социальной инфраструктурой.

Первая пахота принесла переселенцам сюрпризы: плуг стал выворачивать из земли какие-то глиняные трубки разного диаметра. Их собирали и закапывали в проложенные по границам полей канавы, которые принимали за военные траншеи. Так по незнанию была разрушена совершенная немецкая мелиоративная система . Пример утилитарный, но проблема была шире. Каждый новосел ежедневно и ежечасно сталкивался с множеством проявлений прошлого этой земли, материализованных в зданиях, сооружениях, памятниках культуры, орудиях труда, предметах быта. Он хотел и имел право знать, с чем имеет дело. Но в этом знании ему было отказано.

Источники:

1. Российский государственный архив кинофотодокументов. Фото № О-163748.
2. Правда. 13 апреля 1945 г.
3. Государственный архив Калининградской области (ГАКО). Ф. 19. Оп. 1. Д. 9. Л. 195; Д. 10. Л. 223; Д. 12. Л. 257; Д. 21. Л. 39; Д. 22. Л. 20, 21, 29.
4. Там же. Д. 9. Л. 195.
5. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М., 1984. Т. 2. С. 150.
6. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 103. Л. 203-204 (Из «Особой папки В.М. Молотова»).
7. Калининградская правда. 26 июля 1950 г.
8. ГАКО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 12. Л. 257.
9. Центр хранения и изучения документов новейшей истории Калининградской области (ЦХИДНИКО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 60. Л. 15
10. «Краткий курс» составлен по текстам передач областного радио за 1947-1948 гг.: ГАКО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 10. Л. 46; Д. 12. Л. 257-258; Д. 13. Л. 367-368, 279-281; Д. 18. Л. 77-78; Д. 20. Л. 105; Д. 22. Л. 12, 28-34.
11. Там же. Ф. 65. Оп. 1. Д. 13. Л. 29-30; Д. 14. Л. 8-8 об; Д. 24.
12. Чего, например, стоил состоявшийся в 1951 г. семинар для учителей истории 5-7 классов, на котором изучалась такая животрепещущая для калининградцев тема, как: «Об извращениях в освещении мюридизма и движения Шамиля» (Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 6. Л. 8).
13. Там же. Ф. 289. Оп. 8. Д. 25. Л. 64.
14. Там же. Ф. 232. Оп. 6. Д. 18. Л. 9-10.
15. В частности, сохранилась просьба управления культуры от 30 октября 1956 г. об отпуске «одной тонны кровельного железа городскому похоронному бюро для покрытия надмогильной колоннады» (Там же. Ф. 68. Оп. 2. Д. 9 Л. 59).
16. Судя по отчетам, самой популярной у народа была лекция на тему «Салака Балтийского моря».
17. Там же. Ф. 414. Оп. 1. Д. 16. Л. 5-6.
18. Там же. Д. 26. Л. 1.
19. ГАКО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 10. Л. 275-276.
20. ЦХИДНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 82. Л. 32-33.
21. ГАКО. Ф. 344. Оп. 3. Д. 39. Л. 1-16.
22. Там же. Ф. 72. Оп. 1. Д. Л. 160, 169 об. – 170.
23. Там же. Ф. 216. Оп. 1. Д. 101. Л. 50, 57. Борьба с немецкими надписями велась постоянно и масштабно. В секретном сообщении горисполкома в облисполком от 26 мая 1948 г. говорилось: «…проделана большая работа по снятию немецких вывесок, лозунгов, витрин и отдельных букв (!). Так, в течение четырех месяцев 1948 года снято по городу 13449 штук различных немецких вывесок. Работа по снятию продолжается» (Там же. Оп. 5. Д. 5. Л. 20).
24. Знаменитый художник Серебряного века Александр Бенуа, описывая свое путешествие по Восточной Пруссии в 1896 г., так характеризует реакцию своего соотечественника на увиденное после пересечения германской границы: «Даже будучи полным невеждой, он уже с колыбели презирает все «немецкое», всё «не-русское», он всё лучше знает и поэтому учиться не желает» (Бенуа А. Мои воспоминания. М., 1980. Кн. 4-5. С. 109). Подробнее об этом см.: Костяшов Ю.В. Восточная Пруссия глазами русских путешественников // Вестник Калининградского государственного университета. 2000. С. 60-67.
25. Об этом см.: Костяшов Ю.В. О национальной структуре, этнографических особенностях и социокультурной адаптации советских переселенцев в Калининградской области (1945-1950) // Национальные отношения в новое и новейшее время: теория и практика. Калининград, 2000. С. 66-79.
26. Ср.: Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах / Под ред. Ю.В. Костяшова. СПб., 2002. С. 93-96.

Грантополучатель Ю.В. Костяшов

04 ноября 2002 г.

Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

Фаина Гримберг

Восточная Пруссия глазами советских переселенцев: Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах. — СПб.: Бельведер, 2002 г.

Над составлением этой небольшой книги достаточно потрудился большой коллектив во главе с доктором исторических наук Ю.В. Костяшовым. Тем не менее разговор об этой книге стоит начать с двух существенных замечаний. Первое носит сугубо полиграфический характер. Дело в том, что и прямая речь, и авторские комментарии — все набрано одним шрифтом, никак не разделено, не выделено; и потому сливается в единый текст; требуется читательское усилие, чтобы отделить слова вспоминающих от комментария составителей. Второе замечание значительно более существенно. Очень жаль, что в книге не нашлось места хотя бы для самых кратких сведений по истории Восточной Пруссии и Кенигсберга в частности. Без этих сведений совершенно непонятно, куда же, собственно, попали российские переселенцы. Им, так называемым “простым людям”, простительно не знать и даже не интересоваться историей края, куда их забросила судьба; но серьезному коллективу составителей подобное пренебрежение едва ли простительно!..

Кенигсберг и его окрестности — земля древнего племени прусов, земля короля Фридриха II Великого. В Кенигсбергском университете учился классик немецкой литературы первой половины XIX века Иоганн Готфрид Гердер, много внимания уделявший в своем творчестве местному славянскому и литовскому населению.

Кто из любителей немецкой литературы не знает народной песни “Анхен из Тарау”, вошедшей в знаменитое собрание фольклорных текстов, составленное в XVIII веке Клеменсом Брентано и Ахимом фон Арнимом, — “Волшебный рог мальчика”! Но не все знают, что стихотворение, посвященное свадьбе Анны Неандер и Иоганнеса Портациуса, состоявшейся в 1636 году, написано кенигсбергским поэтом Симоном Дахом; а Тарау ныне зовется Владимирово и находится в пятнадцати километрах от Калининграда.

Кенигсберг и его окрестности связаны с жизнью Томаса Манна и Кете Кельвитц. Здесь жил и творил Иоганнес Бобровски, “последний прус”.

В Кенигсбергском университете учился один из интеллектуалов российского XVIII века, фаворит императрицы Анны Иоанновны Эрнст Бирон.

В Кенигсберге родился в 1776 году Э.-Т.-А. Гофман. Ныне, на месте дома, который не сохранился, поставлен памятный камень с выбитой надписью. В Кенигсберге великий писатель провел детство и юность, учился в школе, получил юридическое образование в университете...

И наконец, Кенигсберг — все-таки город не Михаила Ивановича Калинина, а Иммануила Канта.

Естественно, переселение было не хаотическим, стихийным, но организованным процессом. Переселение в области, откуда прежнее местное население было вытеснено или депортировано (Крым, Восточная Пруссия), было организовано государством с целью заселить данные территории “заново”. Судя по отзывам первых переселенцев, собранным в книге “Восточная Пруссия глазами советских переселенцев”, процесс переселения происходил для них в целом благоприятно, они получили значительные льготы и устроились на новом месте не так уж плохо. Щекотливый вопрос о том, не испытывали ли первые переселенцы из России угрызений совести, можно и не ставить. Не будем забывать, что Вторая мировая война только что закончилась; и закончилась для Германии не получением господства над Европой, но полным крахом. Психология победителей, заключающая в себе и элемент презрения к побежденным, была в данном случае вполне закономерна.

Не следует забывать и о том, что люди уезжали с территорий, разоренных войной...

“— Уезжали с насиженного места без особого сожаления. Уезжали “в Германию” строить колхозную жизнь на новой земле”.

Сказалось и естественное для россиян тяготение к “Европе”:

“— Даже по развалинам, которые я наблюдала из окна вагона, — вспоминает Анна Андреевна Копылова, — сразу было видно, что это уже не Россия, а Западная Европа. Сердце не стучало, а колотилось. Все было вокруг интересным, незнакомым, любопытным”.

Переселенцы столкнулись с высоким уровнем бытовой культуры. Вспоминает та же Копылова (кстати, жаль, что сведения, приводимые составителями об опрашиваемых, об их образовательном уровне, о роде их занятий, крайне скупы и явно недостаточны):

“— Даже по остаткам зданий видно было, как красив был город до войны. Улицы вымощены булыжником, зеленые от деревьев. И, несмотря на развалины, меня охватило чувство какого-то благоговения. Жалко было, что такой красивый город был разрушен. Мы лазили по Королевскому замку. В нем была разрушена только верхняя часть, а все коммуникации, подвалы не пострадали. Все было ухожено, к каждому домику вели мощеные дорожки. Домики, даже их развалины, окружал ухоженный кустарник. Видно было, что раньше здесь жили люди, ценившие природу, красоту и свой уют...”

Описанию “останков” бытовой обустроенности и умению немцев налаживать быт посвящены многие страницы книги. Первые переселенцы столкнулись с классическими немецкими аккуратностью и дисциплинированностью, которые явно произвели на приезжих россиян сильное впечатление. Впрочем, зачастую известная “психология победителей” проявлялась в элементарном мародерстве:

“Галина Павловна Романь рассказала о таком эпизоде:

— Мы жили в Исакове, там была одна семья, которую даже близко трудно было отнести к интеллигентной. Так, у них в доме стояло два пианино, хотя никто на них не играл. Хозяин занял дом со всем немецким имуществом и забрал много из соседних особняков.

— После взятия Кенигсберга наши офицеры стали самостийно занимать немецкие особняки в основном в районе, который теперь называется Северная Гора. Здесь не было бомбардировки, и все осталось в чистоте и порядке. После эвакуации немцев из этого района ничего не вывозили на склад, и наши офицеры вселялись в особняки с мебелью, посудой и всем прочим, — вспоминает Александр Игнатьевич Фурманов”.

Однако тесное общение приводило порою к смешанным бракам и дружеским контактам, что, впрочем, после отъезда местных немцев в Германию приводило к драматическим расставаниям.

Сохранились не только явственные следы бытового обустройства. Переселенцы столкнулись и с “пережитками” развитого сельского хозяйства. Земли, традиционно считавшиеся нечерноземными, произвели на переселенцев впечатление плодородных и ухоженных. Поражал высокий уровень животноводства и огородничества. Но судя по скупым оговоркам и проговоркам переселенцев, уровень этот резко снизился, когда за работу принялись они...

Первоначальная русификация и советизация города Кенигсберга и его окрестностей направлена была на стирание, уничтожение “исторической памяти”. Впрочем, самих носителей этой памяти уже не было, а переселенцы в массе своей не отличались образованностью; те же, которые отличались, целиком и полностью поддерживали политику государства...

“— Улица, на которой я живу, — говорит Яков Лукич Пичкуренко, — раньше носила имя Гете. Но когда спрашивали живущих здесь, на какой улице вы живете, обычно отвечали: “Гетто”. Это имя — Гете — было чуждо русскому уху. Так и решили переименовать в улицу Пушкина”.

Кажется, составители не осознавали парадоксальной иронии, которая невольно выражена в простодушных словах переселенца: “Гете” — “чуждо русскому уху”! А “гетто”, выходит, нет, не чуждо!..

А В.Мурин, кандидат экономических наук, писал в газете “Калининградская правда” от 24 июня 1949 года:

“Многие жители не знакомы, например, с произведениями Глюка и, естественно, недоумевают, за какие заслуги перед русским народом воздается ему такой почет? Или почему одна из улиц названа именем композитора Гайдна?”

Опрашиваемые крайне скупо информируют о преступности в крае. Естественно предположить, что взаимная ненависть немцев и переселенцев должна была приводить к эксцессам. Но естественно и то, что опрашиваемые первые переселенцы, старые и пожилые люди, не хотят заострять внимание, задерживаться на подобных фактах; они помнят, что подобные эксцессы отнюдь не предназначались для широкого обнародования...

Подведение “итогов” переселения выглядит несколько парадоксально:

“...За последние два десятилетия город преобразился. Правда, и грязнее стал. Общая культура ниже. Но сам город стал красивее...”

“...Я считаю, немцам надо приезжать сюда, нам — ездить туда, и нашим детям и внукам. Они трудолюбивые, чистоплотные, прекрасный народ, ничего не скажешь...”

“...Конечно, очень жаль Королевский замок, все то, что мы необдуманно разрушили. Но в то время нам казалось, что мы делаем все правильно. Но в любом случае, что толку говорить сейчас о допущенных ошибках? Надо постараться спасти то, что еще в наших силах...”

“... — А что вы думаете о переименовании Калининграда?

— А мне все равно, какое будет название: Кенигсберг, так Кенигсберг, Калининград, так Калининград. Мне уже 71-й год. Жить-то осталось...”

Следует отметить, что в последние годы предпринимаются активные попытки восстановления “исторической памяти” — устанавливаются памятные знаки, выходят на русском языке книги по истории Восточной Пруссии, в 1993 году издана антология “Свет ты мой единственный... Стихи кенигсбергских поэтов”, составление и перевод Сэма Симкина...

Очень хочется надеяться, что решение грядущей судьбы города и окрестностей более никогда не приведет к человеческим трагедиям!..

Фаина Гримберг